Понедельник, 28 Ноября 2022 13:08Алина Оганесян
Ованес Азнаурян: Надежду всегда нужно давать. Но в то же время не врать.
АрмИнфо.Писатель Ованес Азнаурян пишет об Армении и родном Ереване уже более 30 лет. Отметим, что автор печатался в крупных толстых литературных журналах Армении, России и зарубежья.
Два его романа вышли в издательстве "ЭКСМО" в Москве («Три церкви» – 2019г., «В ожидании весны» - 2020г.), многочисленные повести и рассказы вошли в сборники «Симфония одиночества» (2010г.) и «Симфония ожидания» (2014г.). В 2018 году Азнаурян стал Лауреатом премии им.И.Бабеля (Одесса), в 2019 - премии литературно-художественного журнала "Этажи". В беседе с корреспондентом АрмИнфо, автор делится своим видением о графоманстве и цензуре, о, так называемом, «писательском счастье» и «погибели».
- Ованес, в одном интервью Вы говорили о том, что Вам чужды идентификации, рамки, ниши… А я бы хотела попросить Вас идентифицировать себя, как писателя, но совершенно в другом контексте. Не знаю, насколько моя теория имеет право на существование, но мне кажется, что писатели – это профессиональные воры. Они воруют эмоции, чувства. К примеру, у меня, у той девушки за барной стойкой, а может, у того мужчины, который вон только что прошел за окном, и помещают их в свои книги. Вы согласны с этим? И как бы идентифицировали себя – Вы в первую очередь хороший рассказчик (тот же «вор»), или все же хороший сочинитель?
- Тут нечего идентифицировать. Во-первых, хороший или нет - потом решат. Во-вторых, даже сочиненное нужно же рассказывать хорошо. В то же самое время – я не в упрек говорю и не ехидничаю, - думаю, что нужно обязательно и сочинять, скажем, ситуацию, в которую ты пошлешь своего героя на следующей странице.
И людей надо сочинять. Но другое дело, когда они ненароком становятся похожи на кого-то (улыбается – Ред.). Скажем, сразу три женщины могут подраться, узнав себя в героине произведения, хотя это может быть ни та, ни другая, ни третья. Я это условно говорю, конечно.
Эрнест Хемингуэй сказал как-то, что нужно сочинять и делать это так, чтобы читатель поверил, что это происходило на самом деле с вами.
- И тем не менее, каждый писатель прочитывается в своем произведении…
- Обязательно. Ведь там, скажем, главный герой чувствует запах дождя, точно так же, как и я… И от этого никуда не денешься. Но если ты пишешь большую «вещь», к примеру, роман, где 50 с лишним персонажей - они не могут быть все на одно лицо, не так ли? И тогда уже становится важным, насколько писатель знает людей, а, значит, жизнь, чтоб писать жизнь.
- Несмотря на то, что Вы пишете на русском языке, Ваша литература, в некотором смысле – это ода Еревану, Армении, ее жителям. Вы говорите все, как есть. И поэтому хочу Вас спросить, Ваша литература ставит перед собой задачу помогать читателю находить ответы, или же, напротив, добавляет вопросов?
- Ни то, ни другое
- А что?
- В целом, читая ту или иную книгу, так или иначе, чему–то учишься. Вот, например, когда читаешь «Три товарища» Ремарка, он же тебя специально ничему не учит? Но листая одну страницу за другой, ты научаешься дружить, или тому, как дарить женщине цветы и так далее, и так далее.
Задачи чему-то научить я перед собой не ставлю. Я же не пишу учебников жизни. Я лишь показываю какие-то ее ракурсы. Если кому-то покажется близким или пойдет в унисон – тоже хорошо.
- Хотела поделиться еще одним своим наблюдением. В ваших романах, рассказах, как мне показалось, красной нитью идет тема одиночества. Когда читаешь об одиночестве, как о естественной потребности, с пониманием относишься к герою, но есть одиночество, которое вызывает печаль, жалость, и чаще всего. Почему так много одиночества? Из-за того, что это неотъемлемая часть жизни писателя? Насколько оно необходимо?
- «Человек существо одинокое», - написал Сароян. Так или иначе, наличие даже почти 8 млрд. твоих собратьев не делает тебя не одиноким. Иногда мне даже говорят «хватит ныть, у тебя все хорошо, есть семья, дети, работа и т.д.». Но, - хочу я сказать в ответ, - не отнимайте у меня право быть несчастным! (смеется).
Писательство – вообще работа одинокая. Но вне этой работы лучше не быть одиноким, конечно, чтоб не стать действительно нытиком.
- А счастье и писательство могут вообще быть спутниками? Есть ли счастливые писатели?
- Да, конечно, все, абсолютно.
- Когда пишут?
- Ну вот. Это и важно (улыбается)
- И все?
- Так или иначе, если ты пишешь – счастлив, не пишешь – не счастлив.
Счастье же тоже понятие разномасштабное. Я могу быть абсолютно счастливым, вдруг утром проснувшись, и из раскрытого окна услышав какой-то запах, который напомнил мне о детстве, например, о горячих бабулиных пирожках. В широком же смысле я не могу быть абсолютно счастливым, потому что я живу не в герметичной капсуле и, так или иначе, то, что я вижу вокруг, мне не нравится, это не доставляет мне радости, и естественно не делает счастливым. Listen Jesus I don’t like what I see, как пел Иуда у Уэббера (рок-опера Эндрю Ллойда Уэббера и Тима Райса, написанная в 1970 году и поставленная на Бродвее спустя год после создания – Ред.). Я не могу быть счастливым, когда оглядываюсь вокруг, когда я знаю, что наша страна уменьшается, когда не отпускает это противное чувство, что она ускользает, становится какой-то призрачной. Ведь я не могу быть оторванным от всего этого, так? Как я могу быть счастлив, когда всего лишь два года назад была война, которая убила в нас душу, и нам предстоит еще как-то воскресать, если удастся, конечно, до конца. Я имею право на это чувство несчастности, хотя у меня есть то-то, то-то, то-то.
- В одном из своих рассказов Вы пишете: «Так бывает в этой жизни, когда смотришь на часы и видишь, что время давно прошло, что зря ждал. Именно тогда, если ты не придумаешь быстро, чего б еще подождать, ты погиб».
Чего ждут писатели, чтобы не погибнуть? Ведь однажды Вы сами говорили, что есть писатели, которые погибают раньше, чем их сердце перестает биться.
- Писатель всегда ждет нового своего произведения. Писателя всегда беспокоит мысль, напишет ли он следующий рассказ или книгу. Это действительно кошмар. И, кажется, что «колодец настолько опустошился», что больше не о чем писать. И действительно пугаешься этого. Серьезно, без пафоса. Но потом приходят какие-то слова, ты их записываешь, что-то накапливается, потом появляется неожиданно генеральная идея, вокруг которой ты уже строишь конструкцию. Писатель всегда ждет, что он напишет следующее произведение.
-Ваши самые длительные пробелы в работе
- 2 года.
-Тяжелый, наверное, был период?
- Конечно, это 2020-й, 2021-й гг.
- Но недавно вышел Ваш новый рассказ «А ты меня любишь?», в котором Вы затрагиваете как раз тему Родины. Во мне откликнулись следующие строки: «Страну всегда теряешь изнутри, а не извне. Когда нет таких героев, когда нет таких книг. Герои и книги нужны для того, чтобы заглянуть в будущее». Так какие герои и какие книги, на Ваш взгляд, сегодня нам нужны, чтобы быть лучше, чтобы верить в лучшее, когда будущее кажется таким зыбким, хотя мы живем во времена больших возможностей?
- Книги нужны такие, как у Гранта Матевосяна, книги нужны такие, как у Фазиля Искандера.
Что касается страны – я не могу не тревожиться. Потому что я историк по образованию и понимаю очень многие процессы и, может быть, даже видеть, куда все это идет, но от этого, конечно, еще больше тревожишься…
- Но, тем не менее, в своих книгах даете надежду, что что-то будет хорошо…
- Надежду всегда нужно давать. Но в то же время не врать. Почему мы грустные? У нашего народа заложено на генетическом уровне чувство ожидания плохого. Но в то же время это и «ознакомлен, значит вооружен». Мы знаем, что время от времени, так бывает, «монголы нападают». И хорошо, если это приводит к практическим шагам (скажем условно, укреплению «границ»), а не только к очередному вырабатыванию инстинкта самосохранения. Ну, а когда «монголы» не нападают, мы строим церкви, школы, пишем книги, что нам и позволило выжить. Ведь у нас почти 1000 лет не было государственности.
В Вашем 2-м романе «В ожидании весны», есть гениальная, на мой взгляд, фраза, которая применима ко всему: «Если не знаешь – не пиши». Например, если не знаешь - не говори, не выражай свое мнение, не знаешь – не издавай законы, не давай приказы и т.д. Ну раз уж Вы пишите книги, значит, наверняка, Вы что-то знаете. Вот что знает писатель Ованес Азнавурян?
- Как бы так поскромнее сказать? Я очень точно знаю, что, когда ты выходишь из-под арки на улицу Абовяна, там есть ямка, которая во время дождя наполняется водой. Это я знаю.
- И это Вам дает право взять образно перо и бумагу, и писать книги?
- Да, потому что если мне нужно будет где-нибудь описать какую-то яму, то прототипом будет эта яма, потому что я знаю, как она устроена (улыбается). Это опыт увиденного, а, значит, знание.
А легко ли жить писателям в Армении? Человек, к примеру, пишет, становится достоянием своей страны, чуть погодя или сразу. Но государство не особо обращает на это внимание. Писатели спокойно ходят по городу, сидят в кафе, общаются. И нет к ним такого трепетного отношения, как к «светилам», так сказать.
- Во-первых, это и хорошо, что государство не обращает внимания, потому что чем дальше будет государство от писателя, тем лучше. Иногда дадут «медальку», потом, может быть, тебе за эту «медальку» стыдно будет. И тогда придется еще и писать заявление об отказе от этой «медальки», а писать всегда трудно.
Вы же никогда не слышали, что государство США как-то относилось к Фолкнеру, Стейнбеку, Хемингуэю, давало звания и так далее? Государство должно заниматься государственными делами. И оставить писателя и вообще любого творческого человека в покое.
- Ну, может, в издании книг должно помогать?
- В издании книг оно должно не мешать. А помогать издать книгу должны литературные агенты, как это во всем мире и принято. Это в советское время было так, что государство совалось в эти дела. Государство создавало Союзы. И, если ты не в Союзе, тебя не печатают. А сейчас это не важно.
- Мне кажется, здесь две стороны медали. С одной стороны полная свобода творчества, государство не вмешивается, «я создаю, что хочу», но с другой стороны, графоманство тоже начинает занимать полки в книжных магазинах, и возможно есть необходимость, не в цензоре, но в какой-то «светлой голове», которая бы отделяла литературу от «не литературы», образно говоря «зерна от плевел».
- Так и хочется спросить: «А судьи кто?» Вы же понимаете, что это тоже очень относительно. Во-первых, так недолго и до цензуры, так или иначе, докатиться. В конце концов, у человека не купили ни одной картины, а он все-таки написал «Подсолнухи» (речь идет о нидерландском художнике-постимпрессионисте Винсенте Ван Гоге (1853-1890) – Ред.). Я думаю, что лучше пусть будут графоманы, чем что-то запретить. А фильтры и наращение хорошего вкуса - это уже дело литературных журналов.
Главное писать. Если пишется – писать. Ведь писать очень-очень трудно, нужно еще заставить себя сесть за стол и сделать это. Так что пускай уж будет много литературы – любой – а читатель уже сам решит, что ему читать (не надо недооценивать читателя, который тоже, кстати, меняется). Все равно, стоящая книга свою дорогу найдет. Может среди 20 читателей, но найдет.
А писать… Писать действительно очень трудно. Каждый раз писать книгу, маленькую или большую, или просто рассказ - это значит, добровольно себя заразить какой-то болезнью. И это неприятно заболевать, знаете ли. То есть это всегда некий эксперимент над собой. Это похоже на некое безумие, когда они, герои тебе во сне снятся. А еще ты периодически вспоминаешь, что там, в самом начале нужно было что-то поменять. Это же ужас постоянно вариться в этом.
-Спасибо Вам за интересный разговор
- Спасибо за интересные вопросы!
