Я верю тебе и повинуюсь...
Елена Шуваева-Петросян. Четверть секунды
Узкая чешуйчатая дорога потрескавшимся асфальтом извивалась вниз, иногда собираясь по-змеиному в кольца, иногда выпрямляясь. По обе стороны небольшие островки битого бурого камня перемежались такими же небольшими окровавленными островками маков и не растаявших с самой осени снегов. В основном же была сплошная трава – сочная, зеленая.
– Да обгони ты этот драндулет уже! Сколько мы можем за ним ползти? Серьезно! Обгони! Вот дура!
– Не могу. Дорога узкая и много поворотов, – спокойно ответила молодая женщина. – Да еще снег пошел. Ты помнишь, что пошел снег? Ты, конечно, не помнишь, что пошел снег. Ты ничего не помнишь… – Женщина продолжала говорить спокойно, размеренно, с расстановкой, хотя, если б мужчина не был так пьян, он бы уловил в ее голосе металл и некоторое презрение. Женщина говорила и одновременно взглядом не отпускала едущий впереди, метрах в десяти, старый помятый желтый жигуленок, набитый молодыми людьми, которые что-то кричали.
По мере того как белый ее «мерседес» спускался по узкой ленте серпантина все ниже и ниже, оставляя позади высокогорное озеро Кари[1](«три тысячи двести семь метров над уровнем моря», – вспомнила женщина), которое раскинулось в каких-нибудь пятистах метрах от южной вершины четырехзубого Арагаца[2], мужчина все больше пьянел. Так всегда бывает, когда спускаешься с горы. И поэтому в ресторане «Алагяз», расположенном на берегу озера, всегда спрашивали, кто водитель, чтобы не наливать много. Наверху из-за разреженного воздуха почти не чувствуешь опьянения, но стоит тебе спуститься на несколько десятков метров ниже, и ты уже не можешь удержаться на ногах.
– Не было снега, Анжо!
– Был, Або-джан. И снег был, и твое купание в ледяной воде озера тоже было.
– Сучка ты все же!
– Допустим. Но давай ты попытаешься заснуть. Лучше поспать. Я не хочу тебя тащить на себе к твоей мамочке на четвертый этаж. Понял? Молодец.
Молодой мужчина, кряхтя, лег на заднее сиденье, по-детски свернувшись калачиком. Не отрывая взгляда от едущей впереди желтой машины, Анжелика кое-как сняла куртку и укрыла Альберта.
Урод ты, Альберт-джан! Измазал ботинками все сиденья и ковры! «Хорошо, что его не рвет…» – подумала она и только тогда заметила в зеркале заднего вида едущую за ее «мерседесом» «газель». Туристы, должно быть. Может, действительно обогнать этих парней в желтых «жигулях»?
Но минут через десять желтый жигуленок сам резко притормозил, дернулся влево и остановился, перекрыв дорогу. Включив аварийки и нецензурно выругавшись, остановилась и Анжелика, услышала, как сзади застонала тормозами «газель» с туристами. А потом пошел снег. Удивительно, несмотря на снег, далеко на западе, под толщей облаков, был виден закат. Красивый и далекий. И краешек солнечного диска бросал свет на такую же далекую и большую гору Арарат. Казалось, снег идет только на этом участке дороги, на склоне Арагаца.
Из жигуленка, в котором играла громкая музыка, вышли пятеро молодых мужчин и направились к белому «мерседесу».
– Кур[3]-джан! Всё! Дальше никто не поедет, – закричали молодые люди.
Анжелика опустила стекло и нарочито вежливо поздоровалась.
– Почему вы перекрыли дорогу?
– Революцию делаем! Осуществляем мирную акцию гражданского неповиновения!
– Понятно. А какой смысл перекрывать эту маленькую дорогу? Перекройте трассу внизу. Зачем перекрывать эту тропинку? Там сзади, кажется, туристы в «газели». Вы их пропустите, нет?
– Нет, их тоже не пропустим! Революция для всех!
Из «газели» вышел водитель, седой старик, прихрамывающий на правую ногу, и подошел к парням.
– Бари ереко, тхерк[4]-джан. Там у меня туристы. Им надо успеть на самолет…
– Правило для всех! Никто не поедет!
Седой старик не стал уговаривать, пререкаться, просить и, пожав плечами, пошел своей походкой в три четверти такта обратно к себе в «газель». Туристы же все (в «газели» их было тринадцатьчеловек) высыпали на дорогу и начали фотографировать снег и парней из желтого жигуленка.
– Свободная! Независимая! Ар-ме-ни-я! – заорал один из парней в черной кожаной куртке поверх белой майки, на которой был портрет Паруйра Севака[5].
Анжелика подняла стекло и, надув губы, скрестила на груди руки, уставив взор на сорванный еще вчера цветок мака, который лежал теперь под лобовым стеклом и, казалось, упрекал ее в чем-то.
Остальные четверо молодых мужчин тоже проскандировали:
– Свободная, независимая Ар-ме-ни-я!
Когда они перестали кричать, Анжелика снова опустила стекло.
– Может, все же поедем, а? Хотя бы до трассы. Тут у меня сзади человеку плохо.
– Да он просто бухой! Нет, куро-джан. Не выйдет. – Парень с Паруйром Севаком на груди широко улыбнулся и стал разглядывать Анжелику.
Она была молодая, красивая, в красном вязаном платье, белых кедах, и у нее были длинные, собранные в хвост волосы.
– Чего ж он так набухался-то? Твой муж? Как же он тебя будет защищать в случае чего?
– В случае революции? – съехидничала Анжелика, хоть и, надо признаться, испугалась. Вряд ли ее защитит хромой водитель «газели» или эти туристки… Филиппинки? Китаянки? Вьетнамки? Разве разберешь их?!
Когда туристки подошли к группе молодых людей, окруживших белый «мерседес» Анжелики, один из парней, крикнул:
– Смотри! Куча китайцев! – Казалось, он был моложе всех. Хоть и был таким же, как остальные, бородатым, курчавым, но – точно! – моложе всех. И на голове у него была идиотская ковбойская шляпа. – Меня зовут Симеон, – представился он. – Не Симон, а Симеон.
Анжелика не смогла сдержать смех.
– А меня зовут Клеопатра, – сказала она и опять рассмеялась.
– Аваг, слышал? – сказал Симеон своему другу в майке с портретом Паруйра Севака. – Говорит, ее зовут Клеопатра.
Самый старший из ребят – Аваг – посмотрел на Анжелику и махнул рукой:
– Врет. С тем же успехом меня зовут Уинстон Черчилль. Но меня, как все знают, не зовут Уинстон Черчилль, меня зовут Аваг, и я пастух.
– Аваг у нас книги читает, – объяснил вежливый молоденький Симеон. – Поэтому у него майка с Паруйром Севаком.
А потом остальные, нагибаясь к окошку «мерседеса», представились:
– Ишхан, Павле, Завен…
– Клеопатра, очень приятно! – заупрямилась Анжелика.
– Послушай, Клеопатра-джан, – сказал Павле. – Все равно мы перекрыли дорогу. Выходи, поедим, пообщаемся. У нас в багажнике шашлык есть. У нас вино есть. Но мы тебе не дадим вино, потому что ты за рулем. Китайцев тоже пригласим… Эй, варпет[6]! – крикнул он водителю «газели». – Не сиди там, как обиженное облако. Иди к нам, хоровац[7] поедим. – Потом опять Анжелике. – Что скажешь, Клеопатра-джан? А твой муж пускай спит.
– Да не муж он мне! Он мой друг.
– Олигарх? – спросил Завен, самый высокий среди всех, накинувший на плечи, подобно мушкетерскому плащу, государственный флаг Республики Армения. – Это он тебе машину подарил, ес дра мере[8]?.. – выругался он.
Анжелика всплеснула руками:
– Аствац им[9]! Какой из него олигарх?! Разве олигархи такими бывают? Вы на него посмотрите… Он программист. А машину я купила сама. И я тоже не олигарх. Я дизайнер.
– Тогда выходи! Отпразднуй с нами революцию! – строго сказал Ишхан, у которого был орлиный нос. В руках у него было маленькое радио, из которого доносились звуки прямых подключений радиостанции «Свобода» с места ереванских событий.
– Холодно. Снег же идет! – мрачно сказала Анжелика и подняла стекло.
Аваг, Павле, Ишхан, Завен, Симеон пошли к своему жигуленку, а Анжелика осталась в «мерседесе» и разглядывала туристок.
«Куча китайцев!» – мысленно процитировала она молоденького Симеона и рассмеялась.
– Ай Ишхан! Что говорят по твоему радио? Новости есть? – спросил Аваг.
– Все дороги перекрыты, говорят. И еще час будут перекрыты.
– Хорошо! Когда мы дорогу откроем, поедем в Ереван и присоединимся к революции. Знаешь, помню из детства, радиостанцию «Свобода» можно было поймать только на вершине Арагаца. Только там ловило. В других местах «совет»глушил. А теперь запросто: включил и слушаешь. Да еще на армянском языке.
– Но ты же простой пастух, – рассмеялся Завен. – Зачем тебе радиостанция «Свобода»?
– Не знаю, – рассмеялся тоже Аваг. – Старшие слушали, вот и я слушал. – Потом его лицо сделалось серьезным. – А по-твоему, раз мы пастухи, значит, ничто нас касаться не должно? Вот почему мы едем в Ереван, как ты думаешь? Потому что надо. Потому что это важно, что в Ереване происходит. Потому что мы не можем говорить, как раньше – «мы и наши горы, а вы кто такие, вашу мать?» Понимаешь? Теперь уже нельзя.
– Ну тебе виднее, – отозвался Павле, вечно мрачный, вечно холостой. – Ты сказал, надо ехать, вот мы и поехали. Хотя, чего греха таить, я за то, чтобы сняли с должности нашего гюхапета[10].
Ишхан расхохотался:
– Да, пускай снимут, пока ты его не убил.
На это Павле весьма однозначно выразил свое отношение к матери гюхапета.
– Главное, чтобы гюхапетом назначили кого-то из наших. Любого. А мы его как-нибудь воспитаем. Сами. – Завен пинком о колесо жигуленка однозначно показал, как он собирается воспитать будущего гюхапета.
– Много разговариваете! – строго сказал молоденький Симеон. – Берите мясо, лаваш, вино, сыр и несите!
– Куда ж нести? – удивился Павле. – Стола-то нет.
– Вот на капот Клеопатры и несите!
– Правильно! – заулыбались все.
Видя приближающихся снова к «мерседесу» молодых мужчин, Анжелика опустила стекло.
– Клеопатра-джан, – сказал Симеон. – Мы это всё сюда поставим. Ничего? Ты же не против.
– Да делайте что хотите! – ответила Анжелика. – Только возьмите из багажника одеяло и постелите. Вы мне весь капот исцарапаете!
– Ну капот, да! Не из золота же! – удивился подошедший Павле.
Мужчины на капоте белоснежного «мерседеса» накрыли настоящий стол, из «газели» в ритме весеннего вальса подошел старый водитель, туристки заговорили быстро-быстро и перестали фотографировать.
– Уважаемые китайцы! – важно сказал Аваг, подняв пластиковый стакан с вином. – Давайте вместе отметим нашу революцию!
Одна из туристок защебетала:
– Not Chinese, but Filipinos[11].
– Что она сказала? – спросил Ишхан.
– Сказала, что они с удовольствием выпьют за нашу революцию, – легко перевел Завен.
Все стали есть, пить, Павле в жигуленке включил музыку на полную мощность. Туристки, часто кивая, восторгались и вином, и мясом, и сыром.
– Аваг, – Павле даже заулыбался. – Скажи им, чтоб они в своем Китае тоже сделали революцию. Революция – это хорошо. Главное, чтоб она была мягкая. Как она называется-то у нас?
– Бархатная!
– Вот именно! Аваг, скажи китайцам, чтоб они в своем Китае устроили бархатную революцию.
– Вот человек! – рассмеялся Аваг, и, казалось, рассмеялся вместе с ним и портрет Паруйра Севака на груди. – Какое твое дело до Китая? Ты свой хоровац ешь, вино пей. Нам бы пока свою как-нибудь переварить…
Вежливый Симеон завернул в лаваш пару кусков мяса и принес Анжелике:
– Это тебе, Клеопатра-джан. Нехорошо. Мы все едим, а ты смотришь.
Анжелика улыбнулась и взяла лаваш с шашлыком.
– Спасибо! А из какого вы села?
– Бердашенские мы. Это не очень далеко отсюда. На другом склоне Арагаца. Я плотник. Аваг, Павле, Завен, Ишхан – пастухи.
– Вы хорошие, – сказала Анжелика.
– Конечно хорошие! – заулыбался, смущаясь и краснея, Симеон. – Видишь, какой пикник мы устроили!
– Революционный пикник! – рассмеялась она.
– А сейчас будем еще и танцевать!
– О нет! – воскликнула Анжелика.
Но Симеон в своей дурацкой ковбойской шляпе уже открыл дверцу «мерседеса», Симеон уже взял руку Анжелики, Симеон уже потащил ее из машины! И все: Аваг, Завен, Ишхан, водитель «газели», туристки-филиппинки, даже вечно хмурый Павле – захлопали и встали кругом, и Анжелике ничего не оставалось делать, как пуститься в пляс.
Как она танцевала в своем красном вязаном платье, держа в руке лаваш! Как были плавны и изысканны движения ее рук! Как она наклоняла голову, как изгибалась ее талия!.. Анжелика танцевала так, будто судьба всех революций на Земле зависела от ее танца. И она, казалось, понимала: если она не вложит в этот танец всю свою душу, все в этом мире полетит к черту, и все погибнет, и все будет напрасным, и не будет больше радости…
– Хорошо танцует, чертовка, – широко улыбаясь и хлопая в большие, грубые ладоши, сказал Аваг. – Павле, хочешь такую в жены?
– Э-э-э, Аваг! Танец свой танцуй, вай! Какое тебе дело до меня?
– Павле-джан, веселись! Сегодня можно и нужно веселиться. Сегодня у нас революция, ахпер[12]-джан!
– А завтра что? Опять сено косить да овец пасти?
– Конечно, Павле! И завтра, и послезавтра, и всю жизнь. Но только теперь уже улыбаясь. Что скажешь, Ишхан?
И неожиданно снег перестал. И небо прояснилось, и лучи далекого заката упали на склон горы Арагац и на узкую, всю в поворотах дорогу. Запыхавшаяся от танца Анжелика выпила стакан вина, вытерла рукавом губы и рассмеялась. Впервые за очень долгое время она почувствовала себя абсолютно счастливой и… свободной. Потом танцевали филиппинки, потом мужчины (включая хромого водителя) – ярхушту[13], потом опять ели, потом опять пили…
– Передают, что дороги везде открыли. Вечером митинг на Площади[14] в Ереване, – сказал Ишхан, послушав новости по своему радио. – Значит, надо уже собираться.
Анжелика, удивляясь тому, как быстро пролетели полтора часа, стала помогать мужчинам убрать «со стола», потом старый хромой водитель с вежливыми туристками пошли в свою «газель». А потом Аваг сказал:
– Клеопатра-джан, будем прощаться.
– Может, встретимся вечером на Площади? – хитро улыбаясь, сказал Симеон.
– Нечего! – возразил Ишхан. – Пусть едет домой, отдохнет.
– Да, мы утомили ее сегодня, – согласился Завен.
– Вряд ли мы когда-нибудь увидимся, – мрачно заключил Павле.
– А можно вас поцеловать? – неожиданно спросила Анжелика и, не дожидаясь ответа, подошла к мужчинам и поцеловала каждого. – Доброго вечера, Аваг-джан, доброго вечера, Завен-джан, доброго вечера, Павле-джан, доброго вечера, Ишхан-джан, Симеон-джан, доброго вечера! Ух, как ты покраснел и застеснялся!
– Удачи на дорогах! – рассмеялся Симеон, снял ковбойскую шляпу и надел на Анжелику.
Узкая чешуйчатая дорога потрескавшимся асфальтом извивалась вниз, иногда собираясь по-змеиному в кольца, иногда выпрямляясь. До самой трассы они так и ехали: желтый жигуленок, белый «мерседес» и позади – «газель» с тринадцатью туристками с далеких Филиппинских островов. Но когда уже выехали на трассу, Анжелика, трижды просигналив, обогнала жигуленок и помчалась в сторону Еревана.
– Привет… Что ты так разогналась? И откуда у тебя эта идиотская ковбойская шляпа? Я что-то важное пропустил? – услышала она с заднего сиденья.
– Ты все пропустил, Або-джан. Ты проспал революцию!
Ованес Азнаурян родился в 1974 году. Окончил Ереванский педагогический институт, факультет истории и основ права. Пятнадцать лет преподавал в школе историю, в настоящее время работает системным администратором. Автор двух книг прозы и публикаций в республиканских, российских и зарубежных изданиях. Финалист литературной премии «Русский Гулливер» (2015), лауреат премии Исаака Бабеля (2018, III место). Живет в Ереване.
[1] Озеро Камня, или Каменистое озеро (арм.).
[2] Арагац – изолированный горный массив на западе страны, четвертый по высоте в Армянском нагорье и самый высокий в Армении (прим. авт.).
[3] Сестра (арм.).
[4] Добрый вечер, парни (арм.).
[5] Паруйр Рафаэлович Севак (1924–1971) – армянский поэт.
[6] Мастер (арм.).
[7] Шашлык (арм.).
[8] Я его маму… (арм.).
[9] Боже мой! (арм.).
[10] Глава сельской общины (арм.).
[11] Не китайцы, а филиппинцы (англ.).
[12] Брат (арм.).
[13] Ярхушта – армянский боевой танец, который исполнялся мужчинами перед боем для поднятия боевого духа и сплочения воинов (арм.).
[14] Площадь Республики – главная площадь Еревана.
