Валерий Шубинский
Термин «русский мир» в последние пять лет приобрел политический смысл, что затрудняет его использование в разговоре о культуре. Наверное, правильнее использовать термин, предложенный литературоведом Романом Лейбовым: «эпоха русизма». По аналогии с эллинизмом.
Что есть этот «русизм» на практике? Нас не удивляет русскоязычный писатель на Украине и в Белоруссии, в Латвии и в Израиле. Но вот Армения. Мононациональная страна с древнейшей литературой. Зачем писателю-армянину, живущему в Ереване, писать про жизнь Армении по-русски? Выбор Ованеса Азнауряна, чьи рассказы я недавно прочитал, продиктован особенностями его семейной истории, в силу которых русский язык для него — первый, как для многих русских дворян пушкинской эпохи первым был французский. Но, конечно, есть и другие причины — ведь армянским Азнаурян тоже свободно владеет. Видимо, это внутренняя необходимость посмотреть на окружающий мир с расстояния, из другого языкового космоса.
Что же это за мир? Нам, российским читателям, он в общем-то понятен. Нищие художники; тоскливое и хрупкое благополучие офисных работников; нервные романы, разрешение которых — эмиграция одного из любящих; не находящие себе применения в мирной жизни ветераны локальных войн; разговорчивые проводники в поездах дальнего следования. Постсоветский мир един. Даже обесценивание рубля приводит к банкротству фирм в Ереване (это упоминается в одном из рассказов). Но есть особенности. Для жителей Армении война была не за тридевять земель, а рядом (по нашим меркам — как в Подольске для москвича, как в Гатчине для петербуржца). Поезда дальнего следования идут через несколько границ. Каждый сантиметр пространства полон воспоминаний — и личных, и общенародных. Ведь его, пространства, немного.
Культурная память Азнауряна соединяет русские (самые понятные и общедоступные: Пушкин, Толстой, Лермонтов, Есенин) и армянские (тоже далеко не экзотические для русского читателя — живопись Сарьяна, скажем) реалии.Стилистически он наследник Чехова. Лаконизм, подтекст, обрывочные диалоги. Однако временами — на русский слух — слишком пафосные описания и рассуждения, слишком «красивое» вербальное выражение чувств. Хотя, может быть, это как раз черты иной культуры, не только письменной, но и бытовой — культуры, меньше чем наша, боящейся пафоса и красивостей (а всегда ли их надо бояться)? И в каком-то смысле это так же естественно, как чувствующийся за внешней бесстрастностью южный темперамент. Что ж, русской культуре всегда было полезно вторжение «чуть-чуть чужого», быстро становящегося своим.
Журнальный зал
Термин «русский мир» в последние пять лет приобрел политический смысл, что затрудняет его использование в разговоре о культуре. Наверное, правильнее использовать термин, предложенный литературоведом Романом Лейбовым: «эпоха русизма». По аналогии с эллинизмом.
Что есть этот «русизм» на практике? Нас не удивляет русскоязычный писатель на Украине и в Белоруссии, в Латвии и в Израиле. Но вот Армения. Мононациональная страна с древнейшей литературой. Зачем писателю-армянину, живущему в Ереване, писать про жизнь Армении по-русски? Выбор Ованеса Азнауряна, чьи рассказы я недавно прочитал, продиктован особенностями его семейной истории, в силу которых русский язык для него — первый, как для многих русских дворян пушкинской эпохи первым был французский. Но, конечно, есть и другие причины — ведь армянским Азнаурян тоже свободно владеет. Видимо, это внутренняя необходимость посмотреть на окружающий мир с расстояния, из другого языкового космоса.
Что же это за мир? Нам, российским читателям, он в общем-то понятен. Нищие художники; тоскливое и хрупкое благополучие офисных работников; нервные романы, разрешение которых — эмиграция одного из любящих; не находящие себе применения в мирной жизни ветераны локальных войн; разговорчивые проводники в поездах дальнего следования. Постсоветский мир един. Даже обесценивание рубля приводит к банкротству фирм в Ереване (это упоминается в одном из рассказов). Но есть особенности. Для жителей Армении война была не за тридевять земель, а рядом (по нашим меркам — как в Подольске для москвича, как в Гатчине для петербуржца). Поезда дальнего следования идут через несколько границ. Каждый сантиметр пространства полон воспоминаний — и личных, и общенародных. Ведь его, пространства, немного.
Культурная память Азнауряна соединяет русские (самые понятные и общедоступные: Пушкин, Толстой, Лермонтов, Есенин) и армянские (тоже далеко не экзотические для русского читателя — живопись Сарьяна, скажем) реалии.Стилистически он наследник Чехова. Лаконизм, подтекст, обрывочные диалоги. Однако временами — на русский слух — слишком пафосные описания и рассуждения, слишком «красивое» вербальное выражение чувств. Хотя, может быть, это как раз черты иной культуры, не только письменной, но и бытовой — культуры, меньше чем наша, боящейся пафоса и красивостей (а всегда ли их надо бояться)? И в каком-то смысле это так же естественно, как чувствующийся за внешней бесстрастностью южный темперамент. Что ж, русской культуре всегда было полезно вторжение «чуть-чуть чужого», быстро становящегося своим.
Журнальный зал
